Неточные совпадения
Когда нам объявили, что скоро будут именины
бабушки и что нам должно приготовить к этому дню подарки, мне
пришло в голову написать ей стихи на этот случай, и я тотчас же прибрал два стиха с рифмами, надеясь также скоро прибрать остальные.
Все это прекрасно! — продолжала
бабушка таким тоном, который ясно доказывал, что она вовсе не находила, чтобы это было прекрасно, — мальчиков давно пора было
прислать сюда, чтобы они могли чему-нибудь учиться и привыкать к свету; а то какое же им могли дать воспитание в деревне?..
Через неделю
бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она
пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
В голову никому не могло
прийти, глядя на печаль
бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне и до сих пор убежден, что никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы с сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и
бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы
придем в совершеннолетие, только с условием.
— В таком разе идем, — и
бабушка послала девушку сказать отцу Василию, что она
придет к нему попозже, а пока мы отправились с нею на ярмарку.
— Ничего; что нам делать-то? Вот это я сама надвяжу, эти
бабушке дам; завтра золовка
придет гостить; по вечерам нечего будет делать, и надвяжем. У меня Маша уж начинает вязать, только спицы все выдергивает: большие, не по рукам.
Он хотел было дать ей книгу прочесть. Она, медленно шевеля губами, прочла про себя заглавие и возвратила книгу, сказав, что когда
придут Святки, так она возьмет ее у него и заставит Ваню прочесть вслух, тогда и
бабушка послушает, а теперь некогда.
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще
бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка
приходит погостить да Михей Андреич.
Она молчит, молчит, потом вдруг неожиданно
придет в себя и станет опять бегать вприпрыжку и тихонько срывать смородину, а еще чаще вороняшки, черную, приторно-сладкую ягоду, растущую в канавах и строго запрещенную
бабушкой, потому что от нее будто бы тошнит.
— Да кто пишет? Ко мне никто, — сказала
бабушка, — а к Марфеньке недавно из лавки купец письмо
прислал…
— Вот видите,
бабушка? — перебила Марфенька, — он
пришел братца посмотреть, а без этого долго бы пропадал! Что?
Он с нетерпением ожидал Веры. Наконец она
пришла. Девушка принесла за ней теплое пальто, шляпку и ботинки на толстой подошве. Она, поздоровавшись с
бабушкой, попросила кофе, с аппетитом съела несколько сухарей и напомнила Райскому просьбу свою побывать с ней в городе, в лавках, и потом погулять вместе в поле и в роще.
Вера не зевала, не следила за полетом мух, сидела, не разжимая губ, и сама читала внятно, когда
приходила ее очередь читать.
Бабушка радовалась ее вниманию.
Райский
пришел домой злой, не ужинал, не пошутил с Марфенькой, не подразнил
бабушку и ушел к себе. И на другой день он сошел такой же мрачный и недовольный.
— Ах! — сделала она, — доживу ли я! Ты до завтра как-нибудь… успокой
бабушку, скажи ей что-нибудь… чтоб она ничего не подозревала… не
присылала сюда никого…
— Николай Андреич сейчас
придет, — сказала Марфенька, — а я не знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не пойду, в поле — тоже не пойду и бегать не стану. Это я все могу. А если станет смешить меня — я уж не утерплю,
бабушка, — засмеюсь, воля ваша! Или запоет, попросит сыграть: что я ему скажу?
Бабушка немного успокоилась, что она
пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
— В самом деле: вы хотите, будете?
Бабушка,
бабушка! — говорила она радостно, вбегая в комнату. — Братец
пришел: ужинать будет!
Он в раздумье воротился домой: там нашел письма.
Бабушка бранила его, что он вышел из военной службы, а опекун советовал определиться в сенат. Он
прислал ему рекомендательные письма.
— Позовите Марину или Машу, чтоб легли спать тут в моей комнате… Только
бабушке ни слова об этом!.. Это просто раздражение… Она перепугается…
придет…
Вера являлась ненадолго, здоровалась с
бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать было, что она там делает. Иногда она вовсе не
приходила, а
присылала Марину принести ей кофе туда.
— Шш! шш! — зашипела
бабушка, — услыхал бы он! Человек он старый, заслуженный, а главное, серьезный! Мне не сговорить с тобой — поговори с Титом Никонычем. Он обедать
придет, — прибавила Татьяна Марковна.
— В конце лета суда с арбузами
придут, — продолжала она, — сколько их тут столпится! Мы покупаем только мочить, а к десерту свои есть, крупные, иногда в пуд весом бывают. Прошлый год больше пуда один был,
бабушка архиерею отослала.
— Нет,
бабушка, не я. Помню, что какие-то бумаги вы
присылали мне, я их передал приятелю своему, Ивану Ивановичу, а тот…
Вскоре она погрузилась — не в печаль, не в беспокойство о письмах и о том,
придет ли Марк, что сделает
бабушка, — а в какой-то хаос смутных чувств, воспоминаний, напрасно стараясь сосредоточить мысли на одном чувстве, на одном моменте.
И
бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька
пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
— Не
приходил опять обедать к вам «без церемонии»? — спросила опять
бабушка Ватутина.
Бабушка выслала Пашутку и заперла дверь кабинета, когда
пришел Райский. Сама она была очевидно расстроена. Райский испугался.
Он без церемонии почти вывел
бабушку и Марфеньку, которые
пришли было поглядеть. Егорка, видя, что барин начал писать «патрет»,
пришел было спросить, не отнести ли чемодан опять на чердак. Райский молча показал ему кулак.
— Приятно! — возразила
бабушка, — слушать тошно!
Пришел бы ко мне об эту пору: я бы ему дала обед! Нет, Борис Павлович: ты живи, как люди живут, побудь с нами дома, кушай, гуляй, с подозрительными людьми не водись, смотри, как я распоряжаюсь имением, побрани, если что-нибудь не так…
И
бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! —
приходило ему в голову, — вон она сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
Пришел к обеду и Тушин, еще накануне приехавший в город. Он подарил Марфеньке хорошенького пони, для прогулок верхом: «Если
бабушка позволит», — скромно прибавил он.
Он хотел сказать что-то в ответ, но за ним
прислала бабушка и немедленно потребовала его к себе.
— Не поздно ли будет тогда, когда горе
придет!.. — прошептала
бабушка. — Хорошо, — прибавила она вслух, — успокойся, дитя мое! я знаю, что ты не Марфенька, и тревожить тебя не стану.
— Я и не говорила бы, если б не письма. Мне нужен покой…
Бабушка! увези, спрячь меня… или я умру! Я устала… силы нет… дай отдохнуть… А он зовет туда… хочет
прийти сам…
— Ничего. Я встретил Якова, он сказал, что ты здесь, я и
пришел…
Бабушка…
Она не любила, чтобы к ней
приходили в старый дом. Даже
бабушка не тревожила ее там, а Марфеньку она без церемонии удаляла, да та и сама боялась ходить туда.
И с этим но, и с этим вздохом
пришел к себе домой, мало-помалу оправданный в собственных глазах, и, к большому удовольствию
бабушки, весело и с аппетитом пообедал с нею и с Марфенькой.
— Я не за тем
пришла к тебе,
бабушка, — сказала Вера. — Разве ты не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!..
— Экая здоровая старуха, эта ваша
бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь к ней на пирог
приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего дня ему мочили голову и велели на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
— Гостит у попадьи за Волгой, — сказала
бабушка. — Такой грех: та нездорова сделалась и
прислала за ней. Надо же в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
Так она волновалась, смотрела пристально и подозрительно на Веру, когда та
приходила к обеду и к чаю, пробовала было последить за ней по саду, но та, заметив
бабушку издали, прибавляла шагу и была такова!
— Да,
бабушка, новые; старый век проходит. Нельзя ему длиться два века. Нужно же и новому
прийти!
— Ты злая! А если б я сделался болен горячкой?
Бабушка и Марфенька
пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не спросила бы…
— Не мне, а женщине
пришла эта мысль, и не в голову, а в сердце, — заключил Райский, — и потому теперь я не приму вашей руки…
Бабушка выдумала это…
— Я так и знала; уж я уговаривала, уговаривала
бабушку — и слушать не хочет, даже с Титом Никонычем не говорит. Он у нас теперь, и Полина Карповна тоже. Нил Андреич, княгиня, Василий Андреич
присылали поздравить с приездом…
— Больше нет: деньги спрятаны у
бабушки, завтра
пришлю.
Она была тоже в каком-то ненарушимо-тихом торжественном покое счастья или удовлетворения, молча чем-то наслаждалась, была добра, ласкова с
бабушкой и Марфенькой и только в некоторые дни
приходила в беспокойство, уходила к себе, или в сад, или с обрыва в рощу, и тогда лишь нахмуривалась, когда Райский или Марфенька тревожили ее уединение в старом доме или напрашивались ей в товарищи в прогулке.
— К обеду только позвольте,
бабушка, не выходить, — сказала она, едва крепясь, — а после обеда я, может быть,
приду…